Механики рефрижераторной секции Харисов и Калинин не разговаривали
между собой вторую неделю. От Хабаровска. По мнению Калинина, старшего
механика бригады, мужика пятидесяти трех лет, его напарник Харисов,
сопляк, без году неделю в депо, зажилил навар от левых сигарет и водки.
А было так. Харисов в двух рюкзаках пер эту водку и блоки сигарет от
Москвы. Точнее из подмосковного Троицка. Пер в Приморье! Старший дал на
лапу из командировочных бригады начальнику колонны. И тот определил их
не на старую «брянку», сделанную при царе Горохе в бывшем Союзе, а на
новую «немку» из Германии. Поэтому, получив телеграмму, покатили менять
бригаду через всю страну. Калинин, старый хрыч, не притронулся к
рюкзакам: мол, «начальство» мелочевкой не занимается! «Сейчас всего
везде валом! А вот в начале девяностых!» И заводил любимую волыну о
былых левых заработках рефов.
Харисов сразу понял, какая Калинин хитрая, жадная и гоношистая порода.
Постельное бельишко в купе себе он выбирал получше, напарнику откладывал
рванье, нудно спорил с проводником о цене на чай, в ресторане ждал,
пока Леха заплатит за их обед. Словом, был из тех, кто на свои не пьет.
Щупловатый, косолапенький, чисто выбритый и седой. Кожа на его лице была
бурая от сельского загара, в морщинах.
Парень же острый на язык, твердый в решениях, хваткий в работе был не по
возрасту спесив и самостоятелен. Старший сначала звал его Лехой,
пытался помыкать – не вышло. Парень держался независимо. Имущество
содержал в аккуратности. У старшего ничем не одалживался. Свое давал
молча. За общим столом продукты не таил. Когда Калинин заводил свои
мемуары, парень бесцеремонно уходил в тамбур курить. Это была вторая
командировка Харисова. Было ему двадцать пять. Дорожно-техническую
школу, или среди выпускников «дурку», он закончил с отличием. С прежним
напарником, однокашником, за четыре месяца первой командировки
поднаторел в ремесле. А байки Калинина Харисов слышал от отца, тоже
рефа. Теперь пенсионера.
Старший механик Харисова заболел. Поехали с Калининым.
В Находке загрузились рыбой. Андрей Сергеевич, не спросив, дал
грузчикам магарыч из запасов Лехи. И те закидали в моторный отсек одного
из четырех холодильных вагонов десяток брикетов камбалы. Там же в
Приморье Калинин дешево спихнул рыбу. Бабки прикарманил.
Парень промолчал. На полустанках ночью гуляющий народ клянчил курево и
водку за любые деньги в «нон стопе» на колесах. Рюкзаки Леха разгрузил
за две ночи.
Утром третьего дня Андрей Сергеевич в отличном настроении, неизменно в
домашних тапочках и в спортивном костюме устроился в салоне завтракать.
Дежурил Леха: подал миски с пшенкой. На сковороде жареная камбала с
лопату каждому. Андрей Сергеевич нетерпеливо отодвинул тарелку.
– Ну, сколько там у тебя получилось? – от жадности его тенорок повело на фальцет.
– А тебе то, какое дело? – пробасил парень, подчищая кашу.
Калинин недоуменно посмотрел в голубые глаза парня, на его дурацкую
черную бандану с черепами и скрещенными костями, на кнопку в мочке.
– Что значит? Вместе ведь дела делаем.
– С каких это? Ты эти рюкзаки пер? Нет, не пер! Вот и жри навар со своей рыбы!
Калинин мрачно уставился на парня. Тот жевал и не отводил взгляд.
– Так-то, дядя! – Леха нахально хмыкнул.
Этого Калинин не стерпел. Он зашелся на визг, забылся в истерике, как
всякий самодур, получивший хоть малую власть. Кричал, чтобы на первой же
станции сопляк выметался, что даст телеграмму в депо о замене, по
статье…
Опомнился от собственного хрипа за грудки на кулаке парня.
– Ты, дятел старый, еще тюкнешь моего отца, домой по шпалам пойдешь!
Что про отца, Ваську Харисова, брякнул, не вспомнить. Случалось, вместе
ездили! О том ли думать! Барыш дармовой уплывал! Этого Калинин простить
парню не мог.
И с той минуты ни слова друг другу.
– От боженька наградил напарничком! – кряхтел Калинин.
Парень в своем купе хлопал детективы, скопившиеся от других смен, и чхал
на старшего. Телевизор в салоне не смотрел: на ходу ящик едва рябил
двумя программами. Транзистор слушал через наушники. Когда звали,
выходил работать: проверял со старшим аккумуляторные батареи под
вагоном; гонял дизеля; включал холодильные машины; на стоянках
наведывался в тех контору потрепаться. Делали все вместе, но особняком.
Между собой без нужды ни слова.
Парень в его молодые годы знал и умел до удивления много: отец
натаскивал. Подсказывать или подгонять его было не надо. Сначала
сноровистость напарника нравилось Калинину. Потом его подчеркнутая
самостоятельность начала раздражать. Обиднее всего: он не спрашивал
совета, но получалось у него ладно. Даже в электротехнике, где терялись
опытные рефы, покумекав, он делал как положено. И своей независимостью и
мастерством, казалось старшему, специально досаждал ему.
Харисов же презирал Калинина за тупое самодовольство. Старший книг не
читал, мнил себя выше других людей, только потому, что он реф. Жил в
какой-то дыре под Калугой, имел, судя по рассказам, семейство покорное и
единодушное, в разговорах с рефами интересовался только заработками в
других депо, и был уверен: кто живет и думает иначе – дурак. И Калинин
чувствовал это презрение.
К исходу недели Харисов подавал еду старшому в салон, а сам, руша
незыблемое правило рефов, не смотря ни на что, есть вместе, уходил к
себе. Калинин в отместку и вовсе оставлял порцию молокососа на кухне.
Они тихо ненавидели друг друга.
За окном проплывало мерзлое редколесье. Слепило глаза стылостью
сверкающей белизны. Деревья, нищенски обтрепанные зимой, обреченно
опустили лапы в снег. На ходу секцию продувало во все щели, как ни
шпаклевали и не мазали рамы и углы. Топили круглосуточно. По очереди
через ночь следили за котлом, чтобы не перехлестнуло дизельное топливо
на пол. Тогда секция сгорит, как сноп в июльский зной. Тон семь солярки в
запасных баках разнесут жилой вагон надежнее динамита.
Следить за огнем была очередь Харисова. Леха, было, провалился в чуткую
дрему, и встрепенулся от тишины: поезд дернулся вперед назад, словно
проверяя устойчивость, и замер. Окно за полуопущенной дерматиновой
шторой, будто густо замазали сажей: ни огонька, ни звезды. Тихим басом
гудел котел.
В двери дизельной заколотили. Старший за стеной заворочался.
– Щас, – проворчал Леха для Калинина: мол, не спим, трудимся.
Внизу скудно рыжел круг света от фонаря. Помощник машиниста назвался.
У одного из грузовых вагонов секции полетели тормоза.
– Подожди, оденусь, – сказал Леха.
– Быстрее. Из-за вас стоим! – просипел голос.
Харисов натянул ватные штаны и армейский бушлат, собачью шапку и
вязанный матерью шарф из ангоры. Обулся в валенки с галошами. За бортом
градусник зашкаливал под сорок мороза. На всякий случай Леха открыл и
вторую дверь, со стороны кухни.
Поломку нашли быстро. Заклинило тормозные колодки у ближнего к
локомотиву вагона. Возились долго. Руки деревенели на ветру. Не
унимавшаяся с вечера пурга перетрясла весь снег.
Машинист подал долгий нетерпеливый сигнал.
– Давай, давай! – поторапливал помощник. – Зеленый давно горит!
Кое-как проволокой закрепили трос – «на станции ремонтироваться
будете!» – и, проваливаясь в сугробы, разошлись каждый в свою сторону.
Лехе топать было дальше. Машинисты выждали. «Надо было фонарь взять,
чтобы подать сигнал!» – подумал парень, схватился за вертикальные
поручни и вскочил на подножку. Поезд с лязгом дернулся – дрожь
прокатилась от головы к хвосту состава – и пошел. Леха нажал ручку и
толкнул двери. Двери не поддались. «Совсем охренел! Специально! Не может
быть!»
Поезд набирал ход. Небо, словно прорвало стылым светом вселенной и
облака расступилось. Вокруг в лунном сиянии напряженно сверкали
перекаленные снега, сухо потрескивали, ахали в глубине остекленевшей
ночи деревья, струями текла с веток крупа. «Все! Хана!» Леха живо
представил, как через час другой околеет в лесной пустыне. Вспомнил про
дверь с другой стороны вагона. На ходу не добраться. Впереди, возможно,
будка обходчиков. Но до нее не один километр. С подножки сдует: пальцы
уже разжимала стужа. Пешком не дойти. «Платформы!» Не мешкая, Леха
прыгнул в снег.
Груженный состав тяжело полз мимо, скрипя и лязгая, как сонное, ленивое
чудовище. На покатой насыпи рифленые вагоны секции громоздились
небоскребами. Тихо, как в кошмаре, поплыл борт первой платформы с черной
горой бревен. Сердце Лехи сжалось. Высоко! Не дотянуться и не
ухватиться за борт! А из сугроба не разогнаться и не прыгнуть, чтобы
зацепиться. Парень огляделся. Он стоял под светофором. Тут насыпь
выравнивалась. Леха на четвереньках выполз на твердое. В темноте угадал
плетение из проволоки, крепившей борт, и прыгнул. Леху поволокло. Он
споткнулся и потерял валенок. Поджал ноги и подтянулся. Перекинул ногу
между бревнами и торцевым бортом. Только упав спиной на шершавый распил,
парень отпустил рвавшее грудь дыхание и закрыл глаза. Пот сосульками
стыл на мехе шапки.
«Не может быть, чтоб специально! Проснется и дернит стоп-кран».
Босая стопа заледенела. Леха свел ноги калачом, и намотал шарф портянкой
поверх носка. Поднял воротник бушлата. Поезд разогнался. Лехе казалось:
его на ветру раздели голым. Он встал спиной к движению, и, держась за
бревна, балансируя, начал приседать на ноге. Когда дыхание сбилось, а
мышцы налились, парень переобул валенок, и повторил упражнение на другой
ноге.
Он переобувался и приседал, пока не выдохся. Но взбаламученное кровью
тепло грело. Леха отдыхал стоя. Только не спать! Городской парень, по
книжкам и фильмам он знал: сон в мороз – верная смерть.
Леха приседал, растирал стопы, лицо. Когда-то же поезд остановиться! В
этих краях перегоны длинные, состав может катить до утра, до очередной
смены «кобылы», то есть до замены локомотива на узловой станции. Можно
спрыгнуть на каком-нибудь полустанке, когда поезд замедлит ход. Без
денег и документов догонять секцию хлопотного. Но это лучше, чем околеть
на стылой платформе.
Леха забился в уютный угол, съежился в клубок, чтобы набраться сил.
Дрема склеила заиндевевшие ресницы. Он не сразу понял, что поезд замер, и
встрепенулся от ужаса: «Замерзаю!» Вцепился в борт и встал на
задеревеневшие ноги. Впереди чернела зарытая в снег станция. Механик
вывалился из платформы, и, прихрамывая на разутую ногу, заковылял к
секции. Лишь бы успеть! Где-то на задниках сознания он удивился, что
спрыгнул со стороны незапертой двери. Незапертой ли?
Харисов схватился за поручни и заскулил от боли в пальцах. Надавил
плечом. Дверь неожиданно легко подалась. Лицо старшего мгновенно
переменилось от заскорузлой неприязни узнавания к растерянности:
– Леха?
Парень облегченно выдохнул, повалился вперед и старший втащил его внутрь.
– А я думал, ты на очке завис!
– На каком очке?
Зубы Харисова стучали.
– В туалете! Турк туда, а ты молчок! Думал, расстроился камбалой!
– Какой камбалой, блин горелый! Тормоза у вагона полетели! А тут
закрыто! Валенок на хрен потерял! – Леха заковылял через операторскую и
кухню в купе. – Ты, что не видел, что я отстал? – Он выругался, отвел
душу.
– Дак я только встал! А че ты туалет закрыл?
– Ничего я не закрывал!
Парень распахнул рундук и поискал в рюкзаке водку. Его колотила мелкая дрожь.
– Растереть? – спросил Калинин.
– Не надо. Сам! – процедил Харисов. В нем крепла злость на старого: все в
том же спортивном костюмчике и стоптанных тапчонках, словно ничего не
произошло.
– А кто ж там? – пробормотал Калинин, и покосолапил за отмычкой для дверей секции.
Он повернул ключ в туалет. Тут же на механика вывалилось что-то
огромное, придавило к стене и опалило смрадным дыханием. Старший
задохнулся от ужаса. Человек! В шапке с опущенными клапанами и в
ватнике. Лица не разобрать. Не лицо, а маска, обожженная морозом до
кирпичной красноты. По ней грибной россыпью бугрились пятна. Загнанные,
воспаленные глаза горели страхом и злобой.
– Ты кто? – прохрипел Калинин и поморщился от колющей боли в кадыке.
Покосился вниз: заточка с деревянной ручкой и металлическим ободком. «Из
рашпиля».
– Дай, чем рожу смазать! И пожрать! – прорычал незнакомец, и толкнул старшего в салон. Тот загремел головой о бельевой шкаф.
– Сколько вас тут? – спросил пассажир и увидел Леху.
Парень изумленно разинул рот.
– Двое...
– Смотри, если пи…ишь, башку отрежу! Двигай к нему!
Харисов петушиным взглядом смерил малорослого, но кряжистого мужика. У
того было преимущество: мышцы парня окостенели на морозе, а тяжелая ночь
измотала его. Словно угадав мысли механика, пассажир запихнул заточку
за голенище и вынул из-за пазухи пистолет. Под гипнозом черного зрачка
дула Леха пошел в салон.
Калинин, потирая лоб, протянул с полки флакончик с гусиным жиром.
– Не! Давай ты! – Гость сел на рундук и выставил пистолет в живот Калинину.
– Выстрелить может, – опасливо сказал старший.
– Может, – передразнил незнакомец.
Калинин поглядывал на оружие и бережно смазывал похожие на еловую корку
коросты на лице пассажира, загнившие заушины, нос вареником. Мужик
кряхтел от боли.
По ватнику, казенным рукавицам за потертым ремнем, кирзачам и короткой
стрижке – мужик стянул шапку – Калинин угадал беглого. Вокруг полно
лагерей.
Мужику было тридцать или сорок. Он с усилием выпростался из лямок
тощего рюкзака, расстегнул ватник – салон затопила вонь пота и прелого
белья – и откинулся на перегородку. «Рюкзак не снимал, на случай, если
придется сматываться!» – угадал Леха.
– Ты тормоза оборвал? – спросил он.
– Тыкалку прикуси…
– Я из-за тебя чуть не сдох, – сердито сказал Леха. Усталость прибавляла
отчаянности. Калинин поискал, куда сесть. Но пассажир не дал.
– Жрать неси!
– У нас вчерашняя перловка. Остальное готовить надо.
– Открой консервы. Эн зе. Смотри, сиганешь, я пацану башку разнесу. Пошел.
Спрыгнуть! – сквозануло в голове Калинина. Он представил малого наедине с
зеком! Шмальнет, и отвечай за парня перед начальством, перед отцом.
Откуда на секции посторонний? По инструкции на ремонтных работах
присутствуют оба. А старший продрых: механик отстал, едва не замерз. А
узнают из-за чего пересобачились…
– Что вошкаешься? – послышалось из коридора.
Едва не плача от досады, что так глупо влипли, что надо делиться с
проходимцем лососем, печенью минтая – без печени обойдешься! – старший
ножом вскрывал консервы.
Опытный реф, он сообразил. Беглый ждал у светофора, или ехал на
платформе с лесом. Поезд стал. Зек рванул тормозной трос. Рассчитал:
механика кликнут чинить. Выходит, человек бывалый. Про «эн зе»,
неприкосновенный запас, знает. Но пер на фарт. Иначе не спросил бы,
сколько в бригаде. Раньше ездили по четыре-пять человек с кухаркой.
Забился в теплый угол перевести дух. Где он взял пистолет? Кажись, во
внутренних войсках как в армии пистолеты лишь офицерам положены…
Калинин слышал: в зонах распорядок армейский. Допустим, этот смотался в
ночь. Утром на поверке его хватились. Значит, ищут. А лицо обмерзло: в
тайге не один день?
Товарняк болтало. Калинин, растопырившись, как паук, понес завтрак.
Зек у купе посторонился и жадными глазами проводил еду.
– Быстрее! – торопил он парня. Тот вынул из рюкзака бутылку водки.
Беглец за секунду опустошил тарелку.
– Еще! И курить.
Калинин ушел за добавкой. Леха растер водкой стопы и натянул шерстяные носки.
– Плесни! – сказал беглый.
– Руки есть, сам лей! – Леха отодвинул железную кружку и бутылку.
– Ершистый! – мужик поморщился от боли в потрескавшихся губах. – Принеси
еще две! – сказал он Калинину. – Окосею с мороза. Тут вы меня и…– он
недобро хмыкнул.
Зек разлил поровну. Выпил. Умял добавку до крошки. Потом закурил «Опал»
Калинина. Курил он, как и ел, жадно. Заплевал чинарик и опустил в
ржавую консервную банку-пепельницу. Опустил, будто в копилку: привычка
человека, никогда не жившего сыто, дорожить не только крошкой, но и
табаком. Калинин выпил. Леха не стал.
– Носки стягивай! – неожиданно грубо сказал зек парню.
– А по-человечески попросить нельзя? – враждебно спросил тот. На срочной
службе он насмотрелся на эту злобную, тупую породу. – Че вылупился?
Может, без ствола посмотрим, чего ты стоишь?
Калинин, белый от страха, таращился на парня. Зек качнулся и ручкой
пистолета угодил парню в переносицу. Леха с грохотом кувыркнулся.
Пассажир навис над ним с заточкой у горла. Калинин прилип спиной к окну,
готовый тикать.
– Понял, кто ты есть? – просипел зек.
Из обеих ноздрей Харисова сыпались крупные рубины крови.
– Что ты, что ты! – запричитал Калинин. – Все тебе будет. Возьми мои, запасные.
Пассажиру рывок дался трудно. В ушах шумело. В потасовке упустили, как
поезд встал. Тут же в двери требовательно постучали. Беглый испуганно
шепнул старшему.
– Глянь.
Механик воровато выглянул сбоку от окна.
– Менты! С собаками! – он угодливо и с тайной радостью обернулся к беглецу.
Тот опасливо зиркнул из-за его спины.
У лестницы в дубленных полушубках стояли офицер, два автоматчика и
поводырь с немецкой овчаркой. Собака зевнула, широко раскрыв ребристую
пасть. Зек затравленно повертел головой. В двери долбанули еще
решительнее.
– Старый, – ухватил пассажир Калинина за воротник, – говори, что хошь.
Но не пускай. Иначе абзац обоим! – Он трясся, то ли от возбуждения, то
ли от страха. – Сядь! – приказал он Харисову. Парень поднял опрокинутый
стул и подчинился.
– Старый, – оскорблено передразнил Калинин, приопустил раму и в
заклубившуюся от мороза щель окликнул наряд. Овчарка басовито гавкнула,
выдохнув густой пар.
– Открывай! – глухим голосом сказал офицер. Он вжал голову, чтобы не впускать за поднятый воротник холод. – Осмотрим вагон!
– Не могу! Старшего нет! Без него не имею права!
– Какой старший? Открывай, дед!
– Не могу. По инструкции не положено.
Механик осязал спиной стальной зрачок пистолета, и боялся даже дыхнуть криво. Но тут мигнул левым, «дальним» от зека глазом.
– А где старший? – В обрамлении воротника и цигейковой шапки с кокардой лицо офицера казалось треугольным.
– Отстал от секции. – Калинин еще раз мигнул. – Ремонтировались…
– Тогда тем более открывай! Откуда ему знать, что мы были?
– Говорю же, не положено! Дорогое оборудование. Соляры полные баки.
– А, может, везешь, кого?
– Да, ты, что, без мозгов! – сорвался механик. – Говорят, не положено!
– Да? Ну, и хрен с тобой! Пошли! – Офицер повел наряд вдоль состава.
– Ищите кого? – в след крикнул Калинин.
Офицер отмахнулся. Внутри у «деда» оборвалось. «Не заметил знака, служивый!»
– Ушли, – скомканным голосом сказал он.
– Ладно, сядь!
Зек подкрался к окну. Долго и недоверчиво зиркал. На рундуке перевел дух.
– Куда адрес?
– В Москву.
– А ближе?
– Улан-Удэ. Для леса адрес на местных перевозках.
– Оба в купе, и сидите, как мыши.
Рефы переглянулись. В ноздрях Лехи бурели кровавые сгустки.
Беглый отнял треугольник-отмычку, и что-то долго громоздил за дверью.
– Гнида! – проворчал Харисов.
Механики сидели напротив. Поезд тронулся.
– Не понял солдатик! – сокрушенно кивнул Калинин.
– Чего не понял?
– Знак я подал! Мигнул!
– А я думал, ты совсем обосрался. Чего не убежал то?
Калинин отвел сердитый взгляд.
– Вот и я думаю, чего? – И вдруг вызверился. – Чего ты на него кидаешься? Это ж псих. Вот, чего он удумал щас?
– Пожрал, бухнул и спит! Что еще урке надо! Слушай, если он дрыхнет, откроем окно и отвинтим решетку.
– Прыгать будешь? – ухмыльнулся Калинин.
– Нет. Ждать, пока он нас, как кабанов заколет!
Леха осторожно, чтобы не греметь, в навесном ящике поискал инструменты:
отвертку, накидной ключ и плоскогубцы. Калинин схватил его за рукав.
– Ты, что, серьезно? Сядь, говорю! Услышит, обоих пристрелит!
В стену свирепо громыхнули.
– Эй, козлы, – раздался сонный голос, – я вам пошуршу!
Калинин смотрел на молодого с укором. Харисов выругался сквозь зубы и сел.
– Котел! Если перекрыть соляру, котел погаснет. На ходу через четверть
часа замерзнет, – сказал парень. – Тогда он нас выпустит чинить.
– На черта тебе это? – зашипел Калинин. – Он проспится, отдохнет! Спрыгнет, где ему надо! Его уже ищут!
– А когда у них мясорубка начнется, нас с тобой в фарш. Не менты, так этот.
– А если офицер схитрил? Дадут ему с поезда сойти. Дальше не наше дело. Нам с тобой рыбу довезти, и домой живыми вернуться.
– Вот он и сойдет. С одним из нас. Он меня в мороз посреди леса бросил.
Думаешь, с тобой, хрычом старым, возиться будет? Ты и трех шагов по
паркету не пройдешь, рассыплешься. А ему драпать. Второй ему обуза.
Пистолет ему за ударный труд дали?
– У-у-у, блин! – тихонько взвыл старший. – Рыба хренова! Вот, Боженька и наказал!
Харисов полез под потолок. Калинин зло смотрел в спину напарнику.
Вагон болтало: казалось, колесные пары подлетали к крыше, и грохотал
весь мир. Харисов как мог аккуратно снял с потолка пластину и долго
ползал по перемычке.
– Перекрыл! Пусть греется! – Он самодовольно отряхнул штаны и свитер, и прибрался.
Механики расселись через стол. Леха клевал носом.
В купе похолодало. За стеной завозился зек. Калинин пожалел завшивленное домашнее бельишко: выкидывать придется.
– Эй, козлы, живы? – Беглый загремел под дверью. Отпер. На нем были
шерстяные носки Калинина и его свитер. – Один разберись с теплом. Че то
зябко! А другой – на кухню. Пожрать сваргань! – движением подбородка
закрепил он за старшим обязанности стряпухи. Зек поспал и повеселел:
путешествие с комфортом и персональной прислугой пришлось ему по вкусу.
– Хоть бы рожу ополоснул, – пробурчал Калинин. – От тебя не отстираешься!
– Че, че…
– А вот то! – неожиданно вспылил Калинин. – Спрашивать надо, когда
берешь чужое! Ишь, одному ему надо! Одному ему хуже всех! Среди людей
живешь, а не среди скотов…
– Это ты, что ли человек, козел старый?
Леха заглянул под заслонку.
– Потом долаетесь! Пусть он с котлом. Я в этом не секу.
Калинин округлил глаза. Едва не ляпнул: сам же нахимичил! Но Харисов рявкнул:
– Ну, че вылупился, гусь! Соляра не идет!
Калинин опешил. Зек подозрительно смотрел в след парню.
– Ладно, старый, делай ты!
От камбалы Леху мутило. Он портняжными ножницами срезал плавники,
хвосты и плоские головы рыб. Зек курил, уже не экономя: мял королевские
чинарики в банке. Он поставил стул между механиками, сел на него и
позевывал.
За окном поползли, принаряженные белыми куполами сугробов, кривобокие
строения полустанка. Поезд потоптался на месте и заспешил дальше.
Беглый, было, опасливо глянул наружу, и снова развалился на стуле, все
муздыкая пистолет.
«Без остановок прет, а на полустанках тащится» – подумал Леха. Сердце
сжало предчувствие. Парень шагнул к аппаратной и в машинное отделение.
– Ты куда? – встрепенулся зек.
– Из ведра выкину. Рыба воняет. Если открою тут, вагон выстудим!
Не дожидаясь разрешения, Леха шмыгнул в дизельную. Он распахнул двери –
его сразу обдало ледяным сквозняком – и вывалил на тугие струи ветра из
ведра. Половину мусора вдуло обратно. Парень выглянул и повертел
головой. От ближней платформы махнули красным флажком. Леха в ответ
вскинул пустое ведро. Тут же за шиворот его приложили затылком о
железную стену бака. Леха сквозанул кулаком наугад, и, ловко
подсеченный, шлепнулся навзничь. Зек прорычал в лицо парня непонятное
ругательство, и коротко взмахнул заточкой. «Все!» – успел подумать Леха,
словно о постороннем. Но Калинин двумя руками перехватил запястье зека.
Грохнул выстрел, гулкий среди металла дизель-генераторов и труб.
Калинин присел, белый от страха. От его щеки по подбородку заструилась
кровь. Пуля чиркнула кожу.
Беглый с перепуга что-то орал, захлопнул дверь, пинками и рукояткой
пистолета погнал обоих в вагон. Тут было нестерпимо холодно.
– Чини, сука! – Зек толкнул Калинину к котлу. – Смотрите козлы, это
край! – Он погнал механиков в салон. Состав переполз очередной
полустанок.
Харисов не сообразил, откуда в салоне возник военный в зимней шапке и в
кедах. Через миг зек захрипел на полу. Рефы навалились. Беглый завыл от
бессилия. Офицер дернул стоп-кран. На кухне о пол зазвенела посуда, в
купе загремели инструменты.
Солдаты подхватили беглого. Рассказали: механикам сигналили от
полустанка, где старший «размигался». Чтобы открыли дверь. Офицер уже в
дубленке отаптывал валенки.
– Дурак! – сказал он. – Из местных. По-пъяне в племянника топором попал.
А теперь ранил дежурного. Дед, у тебя водка есть? Ребятам согреться! В
дровах намерзлись.
– Какой я тебе дед…
– Будет тебе водка, – перебил Леха.
Вечеров в натопленном вагоне напарники пили мировую. Калинин в
несчетный раз живописал, как перед свалкой в дизельной догадался и
открыл запасным треугольником двери на кухне. Потом боялся выдать
взглядом «солдатика» у стены.
Леха вежливо слушал и думал: мужик нормальный, но нудный, как флюс.
А по просеке железного полотна между черным лесом покачивались рыжие квадраты света секции. И не было конца ни ночи, ни дороге.
